Страницы:    1    2    3    4    5

Рис. Вадима ЖУКОВА

Николай ТЕРЕХОВ
Французский завод
Страницы романа «Царицынская трагедия»

Французский завод стоял между двумя оврагами на высоком, обрывистом берегу Волги. С южной стороны его ограничивал Банный овраг, северный овраг безымянный, глубокий, крутоярый. С трех сторон, кроме восточной волжской, довольно тесно он был окружен поселками. Внешний вид поселков определял достаток их поселенцев. С северной стороны стояло несколько двухэтажных, с изысканной лепниной по карнизам зданий. Ухоженные дворы со строгими дорожками, окантованными цветами, с газонами и спортивными площадками, посыпанными желтым песком, принадлежащие заводской элите. Здесь жили директор французско-бельгийской компании Бушакур, его заместители. Небольшой по площади поселок назывался Большой Францией. Простым смертным сюда не было хода. Даже к Волге проход был закрыт, жителям Малой Франции в том числе.

Малая Франция располагалась рядом с Большой. В одноэтажных аккуратных домиках со стеклянными верандами жила заводская администрация: начальники цехов, обер-мастера, мастера участков, конторские служащие, специалисты по разным видам производимой продукции. Жители Малой Франции представляли собой многонациональную смесь: французы, немцы, бельгийцы, поляки, евреи. Обслуживали Малую Францию люди из Русской Деревни. То были главным образом служанки, дворники, приходящие уборщицы квартир, прачки.

Западнее прямо от заводской ограды в степь уходили каменные двух- и четырехквартирные домики, именуемые в простонародье каменными мешками. Возводились они, как и цеховые корпуса, из бутового камня, добытого здесь же, на заводской территории. По приказу предусмотрительных хозяев при рытье котлованов не выбрасывали камень, а складывали в бунты, потом выкладывали из него мощные фундаменты, стены цехов и «каменных мешков». В каменных мешках ютилась вся рабочая и мастеровая масса.

Обитатели Малой Франции не появлялись на улицах рабочего поселка, именуемого Русской Деревней. Здесь с утра до вечера пахло кислыми щами, отварной требухой, сыростью. Дохлые кошки, собаки, валявшиеся на улицах и в палисадниках, вызывали отвращение у иностранцев.

Было и еще три поселка на южной стороне, появляться в которых заводские аристократы панически боялись. Это Китай-город, теснившийся от Волги по крутоярью Банного оврага. В некотором отдалении от Китай-города стоял поселок Тир. Ближе к волжскому крутояру бугрилось землянками поселение Халтаевка. Здесь ютились совершенно неимущие люди, временные, очень беспокоившие оседлых тировцев воровством в садах и огородах.

Китай-город основали люди, приехавшие на завод пытать счастья, тоже без копейки в кармане. Они пробавлялись тем, что плохо лежит. На Волге вылавливали топляки, бесхозно плывущие бревна, из них строили свои жилища. Заводской лес, доски, строительный подтоварник, оставленный без присмотра, исчезал за одну ночь, и обнаружить его было невозможно. Кроме воровства китайгородские жители промышляли рыбной ловлей. Рыбу они поставляли на русский базар. На Тиру промысел был иной. Здесь на придворовых участках люди выращивали овощную зелень, цветы, фрукты, откармливали свиней, едва ли не в каждом дворе имелась корова, козы, куры. Первая редиска, первый лучок, первое яйцо — все относилось на русский базар, в основном для иностранцев, которые жили побогаче и могли позволить себе купить самое первое, хотя и очень дорогое.

Каждый жил, как мог: кто горел у мартенов и прокатных станов, зарабатывая на жизнь, кто воровством да рыбной ловлей промышлял, кто жил продажей плодов труда от земли.

Оськин отец жил в Русской Деревне, имел троих детей. Ютились пятеро в одной комнате. Семья не малая, а приработка сверх зарплаты никакого, одни расходы: за зиму каменный мешок так промерзал, что за лето едва успевал просохнуть, — дети от сырости часто хворали, требовалось много денег на дорогие лекарства. Это обстоятельство и толкнуло старшего Леонова на рыбный промысел. Один раз в неделю под выходной он брал завозню и шел на Волгу. Однажды ему удалось выйти на осетровую тропу, на которой взял за один завоз трех курносых — так у рыбаков назывался осетр. Он сориентировал место по приметам на правом и на левом берегах и, спустившись с завозней вниз по течению, снял добычу. Сделал это на случай, если кто-то заприметит его удачу. Пусть пытают счастья в другом месте, а не на удачливой тропе.

Сбыть рыбу не составляло труда, если не дрожать над ценой. Купец с рассвета уже плясал на берегу. Он взял улов и тут же стал чинить уговор: «Ты мне рыбу, я хорошо плачу». Леонов знал, как надувает его Эстерман, — на рынке он имел бы выручку вдвое большую, но и мороки имел бы больше — стоять торговать, а тут рыбу отдал — деньги взял и не клят не мят. Оставляя часть улова, он радовал свою хозяйку: два дня в неделю сытная еда укрепила детишек. Они стали реже хворать. И смекнули Леоновы, что если откладывать понемногу денег, то, гляди, и домик свой сгоношить удастся. Эстерман настаивал почаще ловить, обещал хорошую плату. Леонов стал выезжать на тропу и в будние дни после работы, теперь брал с собой и Оську: помощник он уже крепенький, навык не помешает.

В последнюю ездку на якорьке оказался редкой величины осетр. Рыбак понял это, как только взял за шнур завозни. Осетр сопротивлялся так, что едва не перевернул лодку.

— Возьми чакушу, — приказал старший Леонов сыну и для надежности грудью лег на нос лодки. Он осторожно перебирал шнур, и было непонятно: то ли осетр подается к лодке, то ли лодка двигается к нему. Вот уже стали подниматься свободные опасно острые крючки и якорьки. Отец, не попуская шнур, осторожно укладывал крючки на дно лодки, сын с поднятой чакушкой стоял наготове. Наконец показалась темно-зеленая спина осетра. Сердце заколотилось при виде огромной рыбины, руки задрожали в азарте, рыбацкая сметка сработала мгновенно — ведра два одной икры. «Господи, помоги!» — подумал Леонов, подтягивая рыбину так, чтобы Оська точнее огрел чакушей осетра по голове. Однако якорьки вонзились неудачно — под передним плавником и в махалку, осетр подтягивался больше хвостом, чем передом, бить неудобно. Тут бы острогу применить, но её-то в лодке не оказалось. Осетр сопротивлялся, из ран струилась розоватая кровь. Наконец жертва подставила плоский лоб, и отец крикнул:

— Давай глуши его!

Оська изловчился, замахнулся, чтобы посильней, одним ударом оглушить рыбину. Однако при замахе лодка чуть качнулась, удар пришелся по боку. Осетр вывернулся, выскочил на поверхность и так ляснул хвостом по щеке рыбака, что Оська и не понял, как отец оказался в воде. Упущенный конец снасти высмыкнулся из лодки, лодка свободно закачалась. Оська смотрел на воду в ожидании, когда отец вынырнет. С тревогой заглянул за борт — и там его нет. Поняв беду, он дико закричал, призывая рыбаков на помощь. Рыбаки, промышлявшие неподалеку, подплыли, бросили на дно кошку, протащили ее по дну и зацепили леоновскую завозню. На одном из крючков, пойманный за плечо, покоился рыбак, поодаль на двух все еще боролся за жизнь осетр.

Цеховые рабочие сгоношили Оськиному отцу последний приют на кладбище, помянули по традиции товарища, пообещали не забывать помощью вдову, на том и разошлись. Кто-то сказал жене, что можно выбить пособие на детей, а то и долгосрочный пенсион. Нижние чины из главной конторы отмахивались от нее, как от назойливой мухи, говорили, что помочь ей может только управляющий заводом господин Бушакур, но он занят и занят. Она Бушакура знала в лицо, брала у него в стирку рубашки. Это когда он только обустраивался на заводе. Помнит ли он ее?

Подкараулив его, когда он выезжал из заводских ворот, кинулась к тарантасу:

— Господин Бушакур, миленький! Послушай меня горемычную, помоги моему горю неизбывному.

Бушакур умел изъясняться по-русски в спокойной обстановке, при спокойном разговоре, когда речь слышалась внятно. Эта женщина вопила, захлебывалась слезами, комкала слова. Тот ничего не понимал и спросил у переводчика, чего надо ей. Переводчик пытался понять её и толком не мог. Объяснил кучер:

— Муж у неё на Волге рыбачил и утонул. Помощи просит баба. Нечем детишек кормить.

Бушакур внимательно вгляделся в опухшие от горя и слез глаза женщины и что-то подсознательно доброе всплыло в его памяти. Может быть, запах свежести аккуратно поутюженных рубашек. Он достал из нагрудного кармана карточку, подал ей, сказал, чтобы завтра пришла в обеденный час в контору, примет. А сейчас он уезжает в Царицын.

Он не выложил ей деньги. Нет. Расчетливый чужеземец сказал:

— Денег у меня лишних нету. Их надо заработать.

— Господи, да я против, что ли. Я Бога молю о вашем здоровье. Вы хорошо платили мне когда-то за постирушки. Так выручали копеечкой. Анной Ильиничной меня зовут. Может, помните...

Бушакур теперь вспомнил, кто эта женщина, и проникся к ней уважением.

— Дети малые?

— Старшенькой уже шестнадцать, да малец двумя годами поменее, а третий совсем малое дитя.

— Ну вот и хорошо, — сделал вывод Бушакур и, видимо, уж что-то решил. — Девочка хорошо воспитанная?

Она не совсем поняла, в каком смысле он спросил, ответила расплывчато:

— Аккуратная она у меня, чистая.

— А сын?

Леонова ответила не сразу:

— Как все. Ему бы работу какую-нито. Баловства поменее было бы.

А что она скажет об Оське? Строгий был отец, да и то с трудом приструнял, от баловства отваживал. А теперь совсем от рук отобьется.

— Я возьму твою дочь. Мне нужна в доме прислуга. А сыну можно дело дать, если кто за него поручится.

— Дай бог тебе здоровья, господин управляющий.

Радости матери не было границ. Она тут же пошла в сортовой цех, нашла мужниного дружка Михаила Корчина. Он на поминках больше всех обещал не забывать ее с детьми.

— Вот и помоги, — попросила она Михаила.

Тот покрутил усы в задумчивости и стал размышлять вслух, куда можно приспособить подростка.

— В слесаря? Вряд ли согласится мастер. Ему нужен готовый слесарь, а не ученик. На клеть и вовсе не поставишь — опасно. — Наконец осенило: — На заднюю сторону проволочной клети пойдет за мальчика-бегунка.

Поначалу работа казалась игрой: ему надо поймать на выходе из клети конец прокатанной вальцами проволоки и потом быстро-быстро донести ее до барабана, отдать барабанщику. Тот, перехватив проволоку, вставит в барабан и, быстро вращая его, намотает проволоку на его корпус. Пока она выходит из клети, пока наматывается, Оська бежит к клети и, держа наготове клещи, ждет, когда Корчин задаст в пропуск очередную проволоку.

Оська бегать способный. Бывало, за день и не присядет. Михаил глядит на него, улыбается в усы, советует: «Присядь, присядь, малость отдохни».

— А я нисколечко не заморился, — отвечает Оська и, дождавшись проволоку, лихо несется к моталке.

— Ну-ну, — усмехается Корчин, — погляжу, как ты к вечеру будешь скакать.

О том, что устал, Оська помалкивал, гоношился, уверяя, что нисколечко не уморился, хотя чувствовал в ногах тихий беспредельный гуд, каждая клеточка в теле вроде бы дрожала. Ну да это ерунда, успокаивал он себя. Привыкнется.

А обеспокоенной и счастливой матери рассказывал взахлеб:

— Понимаешь, мама, я как заводной — туда-сюда, сюдатуда бегаю, бегаю. Интересно, да только все одно и то ж.

— Это работа, сынок. Игры можно менять, а работу нет. Иные люди каждый день делают одно и то же всю жизнь.

Для Оськи это было открытием. Неужели так можно всю жизнь? В заводе тысячи людей, и все привязаны к одному и тому же месту, делу? Потом поработает, узнает, что так бывает с очень редкими людьми. Чаще людям надоедает каждый день, как заведенные часы, просыпаться вовремя, завтракать, бежать в цех по гудку и повторять, повторять изо дня в день свою обрыдлую работу.

Поступив в завод, люди приглядываются, выискивают место по нраву и с помощью знакомых, чаще за взятку, перемещаются с места на место. А те, кому надоел запах кислой окалины, угля, черный смрад горящего мазута, животного жира, которым смазываются шейки валков на прокатных клетях, кого тянет на рвоту при виде ожиревших на этой смазке заводских крыс, те же бегут на свежий воздух, и больше их сюда не заманишь никакими высокими заработками. Текучка на заводе большая. Не случайно же у проходной каждый день толкутся желающие найти место в заводе.

Оське работать мальчиком-бегунком еще не надоело, и потому он искренне гордился своим заводским происхождением и мечтал, когда мастер, отметив его старания, скажет однажды:

— Ну, Осип, пора тебе становиться на клеть.

О, это было бы здорово. Не тридцать копеек в день, а целых пятьдесят (и то для начала) будет он получать.

Насчет устройства Григория он просил помощи у Михаила Корчина, обещал переговорить со своим мастером и Фомичев Иван, если у Корчина не получится.

У проходных ворот уже толпился народ, хотя было еще рано. Оська и Григорий толкались между людьми, прислушивались, о чем ведется речь. Здесь в открытую говорили, сколько надо положить на лапу вербовщику, чтобы получить хорошее место. Обеспокоены были больше всего слабосильные мужики, как правило, низкорослые и со слаборазвитыми плечами и грудной клеткой. Крупный народ держался поодаль, особняком. Самоуверенные богатыри не многословили, пыхтели табачищем и спокойно ждали вербовщика — не сегодня, так завтра все равно их позовут.

— Гриша, — лукаво посмеиваясь, Оська дернул за рукав товарища и кивком головы показал на людей, которые, ожидая вербовщика, добирали недоспанное за ночь. Более двухаршинного роста верзила, худой и широкоплечий, безмятежно спал, положив голову на рыжие, давно не знавшие дегтя сапоги. На его огромного размера лапе химическим карандашом значилось начертанное категоричное, не подлежащее обсуждению требование: «Дешевле 50 коп. не будить». Рядом, прислонившись спиной к ограде, дремал, видать, беспробудный пропойца. Между ног его лежала черная дерматиновая сумка, из которой торчало коровье копыто. Говяжья мотолыга, или, как называли ее в Русской Деревне, «собачья радость», видимо предназначенная для холодца, очень интересовала рыжую собаку. Владелец собачьей радости, проваливаясь в сон, расслаблялся. Собака в этот момент пыталась вытащить содержимое сумки. Однако хозяин был начеку и всякий раз незлобиво произносил: «Пшла, дура». Григорию показалось, что он слышал где-то сиплый голос. Пригляделся. Ну да, знакомый. Это ж Матвей с беляны.

— Вершинин! Кто тут Вершинин? — послышалось у ворот.

Григорий вздрогнул:

— Меня зовут.

— Так это ж и есть наш мастер, — обрадовался Оська. К мастеру кинулись сразу все: и богатыри, и ледащие, кроме тех, что обретались под забором.

— Я по дереву, способности имею, — пискляво, по-женски заявлял о себе впалогрудый человек. — Возьмите. Столяр и плотник я первостатейный.

— Ждите вербовщика! — отвечал мастер.

— Мне сказали, на конку требуется человек. Я с лошадьми смогу работать, — кротко просил другой.

— Я же сказал... Не вербовщик я. Мне нужен определенный человек. Есть Вершинин?

Григорий и Оська с трудом проталкивались к мастеру. Он провел их за ворота и тут же остановился, разглядывая новичка.

— Работа у нас горячая и тяжелая, — предупредил он.

— Оська мне говорил, — стараясь не показаться струсившим, ответил Григорий.

— Первый месяц — тридцать копеек в день. А там как покажешь себя.

Григорий задумался. Тридцать копеек в день очень мало. Оська испугался того, что Григорий может отказаться, загорячился:

— Соглашайся, Гриша. Это же всего один месяц. На жратву хватит, а жить пока у нас будешь, бесплатно.

— Хорошо, — согласился Григорий и, видя, что условия высказаны еще не все, поднял глаза на мастера.

— Еще... Есть с собой пятерик?

Григорий снова задумался, а мастер поторопился объяснить, чтобы не подумали о нем плохо:

— Не я место даю. Надо сунуть господину Дрейману... — И, улыбнувшись, добавил: — А меня белоголовочкой отблагодаришь. Потом.

Оська знал, что у Гришки в наличии всего лишь трояк с мелочью, с готовностью выхватил из кармана нужную сумму.

— Не гоношись, Осип. Сначала пускай поглядит, что за работа. Может, его туда и калачом не заманишь после, — сказал мастер.

За воротами снова галдеж, беспокойство, все тот же ледащий мужичок-краснодеревщик по-женски визгливо расхваливал себя. Вербовщик, словно паршивую собачку, отодвигал его в сторону.

— Я же сказал тебе — у нас не мебельная мастерская. Мне нужна грубая сила. Ты сможешь болванки грузить на вагонки? То-то.

— Мне говорили, что у вас на конке место есть. Я с лошадьми обходиться обучен, — пытался завладеть вниманием вербовщика еще один желающий получить место. Однако вербовщика привлекали больше стоящие поодаль крепенькие парни. Но они себе цену знали и не спешили заискивать перед вербовщиком, ждали, когда подойдет сам. И тот снизошел до поклона и заискивающей улыбки.

— Что, богатыри, дело пытаете или от дела лытаете? — спросил.

— Это глядя, какое дело, — ответил парень со шрамом от левого глаза до уха. — Можно и попытать. Что предлагаешь?

Вербовщик пытался понять происхождение шрама — сабельное или ножом кто полоснул, ответил не сразу:

— На конку нужен, вагонки загружать.

— Хорошая плата у тебя?

— Полтинник в день.

Парни гоготнули не без ехидства:

— За полтинник вон, под забором лежат.

— А мы не гордые, — ответил вербовщик и подошел к тому, что назначил себе цену сам. Потыкал его носком сапога по коленке:

— Вставай, что ли.

Тот живо спохватился и, ни о чем не спрашивая, стал натягивать сапоги на босые ноги.

— Документ при себе имеешь?

— Имею, имею, — достал сильно потертую на сгибах бумажку и подал не поднимаясь: — Вот. А вы мне сей минут полтинник не ссудите? Второй день... ни маковки во рту.

— Пошли, пошли, — без тени сочувствия приказал вербовщик. — Может, и рюмочку прикажешь? Наверно, уж месяц ни росинки во рту, так, что ли, Иван Михайлович?

Вербовщик вернул бумажку и направился к заводским воротам. Длинный, нескладный Иван Михайлович ошарашенно смотрел ему вслед, не ведал, как ему быть. Его подзаборный товарищ, тоже ничего не понявший, вскочил и закричал, догоняя вербовщика:

— Возьмите меня! Я на вашей конке работал.

— Потому и не возьму, что уже работал. Ну чего рот раззявил? Пошли, говорю, — крикнул Ивану Михайловичу.

Собака, воспользовавшись тем, что хозяин шикарной мотолыги оставил без внимания сумку, выхватила ее и бросилась бежать вдоль забора. Хозяин под громовой хохот верзил с криком «Брось, брось, паскудница!» побежал за ней. Да не тут-то было.

Григорий и Оська посмеялись и с чувством собственного достоинства — как-никак без унижений обошлось — пошли вслед за мастером. Оська еще не знал почему, но Григорий ему пришелся по душе, и он был рад, что принимает участие в его рабочей судьбе, на правах младшего товарища заискивал:

— Потом я сведу тебя с моими корешами. Во парни, самые лучшие на заводе, — пообещал.

Страницы:    1    2    3    4    5    читать далее