Страницы: 1 2 3

Этюд! Как вам это понравится? В воскресенье студент постучал в мою дверь: «Анна Владимировна, не могли бы вы уделить мне полчаса?..» Я, конечно, выразила полную готовность, впервые назвав его, для усиления авторитета, по имени и отчеству. К счастью, он не уловил иронического оттенка.

Родители Игоря метеорологи, чуть ли не на Северном полюсе работают. Он, как сами видите, один в квартире хозяйничает. Вот и усадил он меня по-хозяйски в отцовское кресло, а сам походил по комнате, надел белый халат и вдруг стал торопливо снимать. Я его остановила: «Зачем же, Игорь Михайлович, в халате вы выглядите убедительней. Он вам к лицу». — «Вы так думаете?» — спросил он, не ведая о простейшем признаке. Ведь способность иронизировать неопровержимо свидетельствует о здоровой психике...

Игорь сел напротив, стараясь выглядеть как можно серьезней и солидней. Положил перед собой стетоскоп, стал не торопясь протирать очки. Я почему-то подумала, что он сейчас побарабанит пальцами по столу... Так и есть, забарабанил... Как вы думаете, с чего он начал? Он сказал «Ну-с...» С ума сойти, двадцатипятилетний современный молодой человек сказал: «Ну-с, по каким мотивам вы не переходите на ту сторону улицы? Боитесь?.. У вас состояние страха? Ведь так?..»

Слова-то какие казенные. «По каким мотивам». Это скорее вопрос лишенного проницательности следователя, а не врача. Вот после этих «мотивов» мне стало так тошно и скучно, что чуть не спугнула своей зевотой так называемый этюд. Но все прошло благополучно. Он опять ничего не уловил, продолжая смотреть на меня почти гипнотически, в упор, любуясь своей сосредоточенностью. И опять вопросы-ловушки.

— Анна Владимировна, вам часто снится ваш муж?..

— Он всегда со мной: во сне и наяву...

— Он часто является к вам наяву?..

— Зачем ему являться, когда он навеки поселился в моей душе...

— В душе?

— Совершенно точно...

— Поселился?

— Вот именно...

— Так, так... Очень хорошо. Вы только не волнуйтесь. Всё будет хорошо. Вам и сейчас страшно?

— Очень страшно, — ответила я.

— Вот-вот... — сказал он довольным тоном и опять побарабанил пальцами по столу. Наверно, подражал какому-нибудь своему профессору или доценту, переняв у них только внешнее. Разве он способен был понять, что мне страшна не та сторона улицы. Всё, что касается памяти о муже, гораздо индивидуальнее, сложнее. Страх тут ни при чем... Мне стало страшно от мысли, что вот такой новоиспеченный специалист получит назначение куда-нибудь в отдаленный городок и, столкнувшись с необычным, обостренным проявлением привязанности и любви, начнет искать в этом странное и даже патологическое.

...Она встала, подошла к окну и вдруг резко обернулась ко мне:

— Разве сильное искреннее чувство — это болезнь?..

Шоферша
Вагон качнуло. Я открыл глаза, но спросонья не мог понять, что происходит: крики, раздраженные мужские голоса и отвечающий им женский — густой и громкий. Обладательница такого голоса себя в обиду не даст. Все же я решил посмотреть, что творится внизу, и вникнуть в происходящее. Но это удалось не сразу.

На нижней полке, слева, сидела маленькая хрупкая женщина в сером мужском брезентовом плаще. Это у нее-то такой громкий голос? Лицо женщины было невозмутимым и спокойным. Рядом с ней парень в кожаной куртке на молнии. Дверь из купе в коридор открыта, и в дверях — другой, постарше, лет тридцати, хотя в куртке без молнии, но мечет яростно гром и молнии. Казалось, он изо всех сил старается согнать, стереть со своего веснушчатого лица улики добродушия, чтоб выглядеть как можно грознее и сердитее. Он нагнетал в себе басовый гнев, но срывался на высокий и неубедительный фальцет.

— По какому такому праву ты нам деньги не отдаешь?.. — взвизгивал он.

Женщина отвечала скучающе и равнодушно:

— Да вот по такому, по женскому!..

— А ты кто, жена или любовница?..

— Хуже...

— Хуже, говоришь?

— Вот именно. Сами выбрали на свою же голову. Я ваш казначей...

Добродушный скандалист, заметив мой взгляд, призвал меня в свидетели:

— Вот, посмотрите, гражданин, какой выходит плачевный результат, когда среди шоферов заведется хоть одна шоферша... Гибель всей компании. Свои, кровные, заработанные на целине денежки... А воспользоваться нельзя...

Он постарался как можно страшнее выкатить глаза:

— Смотри, Ксения, лучше не доводи...

Ксения ответила вполне определенно:

— Когда делаешь государственное дело, всегда кого-нибудь доводишь...

Парень в кожаной куртке, хмурившийся, смотревший на своего старшего товарища с таким видом, будто он полностью разделяет его гнев, вдруг рассмеялся:

— Нет, шалишь, теперь они уже не государственные, а собственные, выданные на руки...

Ксения не уступала:

— Не скажи... Федора семья ждет. Жена, дети. Хочу обеспечить его явку в полной форме. При деньгах.

Тот, которого она назвала Федором, уже не возмущался, а спокойно сказал мне:

— Это она в кино насмотрелась. Кинопередвижка на полевой стан картину привозила. Про женщину­комиссара. Вот теперь и подражает. Оптимистическую трагедию у нас организовывает.

Ксения посмотрела на него с укоризной:

— Дурачок ты, Федя, куда мне до женщины-комиссара! Туго ей приходилось. А с вами двумя справиться — дело пустяковое.

Бунтари поворчали, вышли из купе, закурили и вроде бы смирились, успокоились. Но все карты спутал внезапно появившийся официант из вагонаресторана. Да не такой, какой нередко бывает, — вялый, небритый, в несвежей форме. Этот, как назло, выглядел так, будто только что заявился из банкетного зала гостиницы «Метрополь»: черный галстук бабочкой, блуза белоснежная, воротничок накрахмаленный, усики, как нарисованные по заказу, глаза многозначительные, серебряный поднос под мышкой, полотенце через руку. Образ традиционный, но соблазнительный. Едва взглянув на него, шоферы насторожились. Немая сцена была короткой. Тут, как говорится, зазвучали фанфары. Официант с казенным удовольствием, нарочито громко выкрикивал:

— Наш вагон­ресторан поезда дальнего следования имеет широкий, разнообразный ассортимент. Пиво свежайшее, «Жигулевское» и «Рижское», водка «Столичная», коньяк армянский, ром румынский. Добро пожаловать!..

Услышав зловещие трубы этого официального сообщения, Ксения вопросительно взглянула на меня, как бы советуясь, а не отступить ли на один шаг по высшим стратегическим соображениям, дабы предупредить неизбежную вспышку и возможные последствия надвигающейся катастрофы. Она выпалила не менее бодрым, чем у официанта, голосом:

— А ну, ребята, заходи! Федя, Коля, мы что, хуже других? Вот, каждый получай на двести грамм и на бутылку пива...

— Маловато... Надбавь еще на один прицеп...

— Будя, ишь какой лихой водитель, второй прицеп ему подавай...

Шоферы, бодро переговариваясь, направились в ресторан. А шоферша стала выглядывать в окно и, заметив по станционным строениям и пакгаузам приближение большой станции, засуетилась, схватила чемоданчик и авоську, разговаривая сама с собой:

— Вроде бы Демидовка. Минут тридцать простоит. Успею, ей-богу, успею...

Не дожидаясь, пока поезд остановится, она накинула платок и выскочила в коридор. Куда же ее вдруг понесло?.. Может, кому-то что-то просили передать на этой станции? А может, продает или, не ровен час, перепродает чего?..

Между тем вагон медленно тронулся. Прошло минуты три, а ее все не было. И вдруг в коридоре послышалось: «Есть контакт!..» Ксения появилась довольная, разрумянившаяся, с авоськой, набитой свертками, кульками и коробками. Все покупки быстро рассовала, замаскировала, припрятала. А сама, напевая что-то под нос, быстро улеглась, укрылась с головой одеялом и притихла: то ли спит, то ли не спит.

Шоферы вернулись не пьяными, навеселе, в самом что ни на есть доброжелательном состоянии. Николай довольно громко засмеялся, но Федор погрозил ему пальцем, вытолкнул обратно в коридор, а сам заботливо подвернул под ноги Ксении сползшее одеяло. Присев с краю, он посматривал на спящую женщину, чему-то удивляясь, покачивая головой. Настроен он был явно лирически, хотел что-то сказать и не находил слов. Поглядывал на меня как на единомышленника и, кивнув головой на шофершу, произнес доверительно однуединственную фразу:

— А ведь и баранку крутит не хуже нас, мужиков, да и вообще...

Тут он сделал неопределенное движение пальцами, как бы пытаясь объяснить, что же стоит за этим «вообще», но не получилось, махнул рукой и, взгрустнув, уставился в окно. Минут пять сидел неподвижно, молча. Вагон мерно покачивало, сумерки за окном сгущались. А он о чем-то вспоминал и вдруг растерянно сказал:

— Скоро Подобедово, а я, сукин сын, о гостинцах-то не подумал, не успел...

И вдруг из-под одеяла, как эхо, донеслось:

— Не подумал... не успел...

Ксения села, позевывая, потягиваясь, и начала извлекать свертки да коробки, раскрывать их, медленно, раздумчиво раскладывать покупки. Федор с удивлением смотрел на то, как спокойно и сосредоточенно она это делает. Взгляд его радостно перебегал с туфель на конфеты, с игрушек на фуражку и шелковую косынку. Ксения еще раз все прикинула на глаз и тоном, не допускающим возражений, вынесла свое окончательное решение:

— Фуражка эта куплена в «Уцененных товарах», но для твоего дядьки Панкрата вполне ценная штука. Косынка фестивальная младшей сестре Стеше. Туфли — старшей, Марии, модница она у вас. А о жене Алене, свет Кузьминичне, да матери Евдокии Поликарповне разговор отдельный. Тут политика. Помнишь, из Кокчетава в совхоз лектор приезжал? Речь его не забыл? «Если две основные ядерные державы договорятся жить в мире, будет безопасность и порядок». Так вот, чтобы в семье твоей был мир и основные «ядерные державы» блюли равновесие, одаривай их с чутьем, умеючи. Матери платок и отрез ситца, жене ботики и шаль. Жене две пары чулок, и матери тоже две. Чтобы никакой ревности! Ну а ребятишкам, как водится, конфеты, кукла и машинка.

Она передохнула и, подморгнув Феде, заключила:

— Вот, так что с гостинцами всё ты успел...

Федор смотрел на Ксению. Его переполняло чувство более сложное, чем простое любопытство. Такое, от которого человек нежданно становится счастливым. Он спросил почти испуганно:

— Откуда ты, Ксюш, всех моих знаешь? Упомнила-о как?..

Ксения ткнула пальцем в лоб Федора:

— Непутевая ты голова... Ты ж толком не дочитывал письма из дома. Столько их было, что заелся. А терял сколько! Письма из дома!.. Подумать только...

Она вздохнула.

— Вот мне бы... — Но тут же вновь перешла на командный тон: — Не из глухого угла едешь, а из новоявленного совхоза. Целинного!.. Помог убрать урожай и домой должен прибыть как именинник... Так что быстро достать бритву, умыться, переодеться, одеколоном отбить все спиртные запахи...

Федор, уже ничего не говоря, с каким-то особенным рвением стал проделывать все то, что от него требовали. Помолодевшего и посвежевшего, его придирчиво осмотрела Ксения. Потом позвала Николая:

— Ну как, годен?

Когда тот поддержал: «Годится!» — немного смущенно повернулась к Федору:

— Ты, Федя, с женой меня не знакомь... Лишнее это. Женщины редко понимают, что о чужом муже можно позаботиться безо всяких шашней, а просто так... А то под подозрение попадешь и всё мероприятие испортишь...

Через сорок минут показались крайние домики Подобедово. Станция узловая, и поезд должен был простоять не менее четверти часа. Вагонное окно сёк мелкий дождь, и я поспешил вслед за Ксенией, чтоб увидеть встречу Федора с семьей. Мы вышли и встали в сторонке. Николай помог Федору вынести вещи.

На перроне поезд встречали все предполагаемые «действующие лица». Немного впереди других — «высшее начальство»: мать Федора, высокая, костлявая, с поджатыми губами, как будто она раз и навсегда заранее на всех обиделась, и жена, полногрудая, глазастая, подвижная. Рядом с ними стоял седенький, лысоватый улыбающийся старичок, с непокрытой, несмотря на дождик, головой. Он вертел ею туда-сюда, как птица, высматривающая корм: как будто предчувствовал фуражку, купленную для него в «Уцененных товарах». Две сестры: младшая, внешне привлекательная, даже красивая, одетая не нарядно, буднично, — смотрите, мол, я и без нарядов свое возьму; и старшая, вовсе некрасивая, но изо всех сил разнаряженная, как бы в отместку за свою невзрачность.

Стоявшие поодаль мальчик и девочка, рыжеватые, как их отец, мгновенно нарушили субординацию, вырвались вперед и повисли у родителя на шее. Ксения напряженно следила: сумеет ли Федор изловчиться и так поздороваться, чтобы не выказывать предпочтения ни матери, ни жене, угодить обеим? А сделать эту «двойную вилку» было нелегко. Но Федор сумел. Шагнув к матери и как бы выделяя ее из всех, громко произнес: «Здравствуйте, мама!» Но тут же повернулся, ткнулся губами в щеку жены, и вот уже обратный поворот к матери. Поцеловал мать и взял, как бы перед фотографом, под руки и мать, и жену. И хотя это походило на некоторый ружейный прием: раз, два, раз, — но было оправданным, так как Николай прицелился новеньким фотоаппаратом и щелкнул. Ксения полушепотом одобрила:

— Класс!.. Чистая работа!

Но тут истинно женским чутьем жена Федора уловила, что стоящая в отдалении Ксения имеет какое-то отношение и к Федору, и к Николаю. И, конечно, приревновала:

— Что это у вас за... сотрудница, одна на двоих?..— зыркнула Алена в лицо мужа. — И тут же, не удержавшись, добавила, вроде в шутку:

— Небось, приставал, признавайся уж...

Федора выручил Николай. Переглянувшись с его сестрами, затеял ухажерский разговор:

— Может, Федь, сватов к вам снарядить? Породниться с тобой, а?..

Девушки для вида смущались, но было заметно, что тема сватов представляет для них явный интерес. Едва Федор удовлетворенно ответил: «А что... Невестами располагаем...», как поезд медленно тронулся. «Жених», Ксения и я стали поспешно цепляться за поручни вагона...

В купе молчание было недолгим. Ксения так посматривала на меня и на Николая, будто то, что известно ей одной, нам объяснять бесполезно, — не поймем. Все-таки она не выдержала и сказала: