Страницы:    1    2    3

Рис. Вадима ЖУКОВА

Александр ЦУКАНОВ
Сталинград.
Берлин. Магадан

(Продолжение. Начало в № 1—4 за 2018 г., № 1—2 за 2019 г.)

Колыма

В первую свою колымскую зиму, когда зеков загнали на погрузку руды, Цукан всё беспомощнее убеждался в том, что сдохнуть тут гораздо легче, чем выжить. Вагонетки ползли бесконечной чередой: только накидывали одну, следом подползала порожняя...

Канатка на высоких мачтовых опорах тянулась через распадок меж сопок от шахты до горно-обогатительной фабрики, где мощные жернова превращали камни в крупный песок с вкраплениями золота — до пятнадцати граммов на тонну. И он, чтобы совсем не одуреть, подсчитывал, сколько золота в отгруженных за день ста двадцати вагонетках руды. Заодно ругал себя за упрямство, материл могучего умом инженера, придумавшего не виданный для здешних мест проект переброски руды с помощью канатной дороги. Чтобы остановить этот бесконечный конвейер, зеки старались скособочить вагонетку, подкладывая в один угол глыбы покрупнее, а в другой — мелкий кварцевый щебень.

Когда вагонетка опрокидывалась или отключали электричество, конвейер наконец замирал и они уходили вглубь портала в затишек. Здесь от теплого дыхания горы, где в полутьме заключенные кайлили руду, на стенах зимой нарастал толстый слой куржака. И Цуцан невольно думал: хотя там и страшно, но хотя бы тепло.

Продержавшись в забое три месяца, он понял: если чудом выживет, то уж силикоз заработает как пить дать. Что на откатке руды, что в стволе шахты, что на отгрузке — труд каторжный, тяжкий до лютости. День и ночь в забое висела серая мгла кварцевой пыли, набиваясь повсюду, после чего долго потом приходилось отхаркиваться...

Не пытавшийся обхитрить судьбу даже на фронте, в шахте Цукан не то чтобы струсил, но решил любым способом увернуться от этого коварного и наверняка смертельного врага... Поразмыслив, стал настойчиво «косить» под туберкулезника, нажимая на то, что у него прострелено легкое. Прямого туберкулеза не выявили, но небольшое очаговое поражение нашли и почти месяц продержали в больничке на Транспортном, где Аркадий оклемался и избавился от вшей. Главное, перестал ощущать себя доходягой, во многом благодаря фельдшеру из Уфы — земляку и ровеснику. С ним когда-то вместе гарцевали по майским улицам на шумную танцплощадку, что была в парке рядом со стадионом «Динамо». А теперь довелось нюхнуть колымскую Тенькинскую долину, где с жизнью распрощаться иной раз проще, чем на войне.

Когда его вернули из больнички в барак, то из приятелей, с кем сошелся за долгие месяцы лагерной жизни, остались в живых Колька Маркелов и Славка Арифов: капитана дальнего плавания перевели на штрафной в «Серпантинку», а двоих померших «окруженцев» закопали неподалеку в распадке...

Из крымских татар, а по сути и не поймешь, Арифов обладал чистым, не замутненным неволей взором и какой-то ребяческой бодростью. В первые дни, когда их пинками загнали в барак, Арифов начал искать земляков или единоверцев. Кинулся чуть ли не с объятьями к казанским татарам, но те расспросами в момент приморозили. А когда поняли, что Славка ещё и плохо знает татарский, стали откровенно осмеивать. Молодой приблатненный Анвар, скривив узкую полоску усов, презрительно цыкнул слюной: «Недоносок. Пошел прочь!» Славкин довод, что он вырос в саратовском детдоме, не приняли. Спели частушку: «Мин син яратам — подходи к воротам...»

Мерзкий смысл частушки Славка понял и больше с казанцами не якшался. Он лучше других, в том числе Цукана и Маркелова, понял, что выжить здесь в одного трудно, почти невозможно. В свои девятнадцать Славка, будто опытный зек, ничем не гнушался в поиске любого приварка: чинил блатным хрипунам валенки, кому брезентовые рукавицы, кому спецовку, ловко орудуя самодельной иглой и шилом. С удивительной радостью делился добытым овсом, который зеки втихаря таскали из конских кормушек.

Однажды вездесущий Славка принес кусок замороженного молока, что казалось здесь немыслимым. Как редчайшее лакомство они посасывали сероватые кусочки, а добытчик пересказывал слова старшины (которому починил конскую упряжь), что где-то в долине у большой реки Омчуг есть сельхозбаза с коровами и лошадьми и даже с небольшими теплицами, где выращивают капусту и морковку, а потом выдают «вольняшкам» по специальным талонам. И каждый из них тогда подумал одно: гораздо лучше чистить в том хозяйстве навоз и вообще вкалывать где прикажут, чем ждать смерти на откатке проклятой руды...

Маркелов, прошедший немецкие лагеря, быстрее других втянулся в колымскую жуть. Он рассказывал, что в Германии в первый год подыхали как мухи, а когда стали выводить на работы и раздавать местным бюргерам, то он оклемался, выпрашивая у хозяев овощи, остатки еды. «У немца не своруешь, за это били до полусмерти... Я и не воровал», — вспоминал Маркелов так, словно кто-то мог его осуждать.

Славка, на войну не попавший по возрасту, иногда спрашивал: «Ну как там было-то, на фронте?..»

Цукан отмазывался просто: мол, по-разному, как у кого. Но иногда под настроение выдавал байки про генералов или полк самоходчиков. Когда взялся рассказывать о Берлине, то вокруг собралось десятка два зеков. А бригадир по кличке Замок спросил вперебивку:

— Говорят, прибарахлился народ в Берлине?.. Часиков нахапали...

— Не без этого, — охотно поддакнул Цукан. — Но и полегло там и на подходе много наших. Комдив говорил, что почти сто тысяч.

Но и сто тысяч каменную душу бригадира не впечатлили. Потому, потрафляя общему настроению слушателей, Цукан вдобавок стал рассказывать, как в Потсдаме, куда ездили с комдивом, обменял две банки тушенки на серебряный, с позолотой, портсигар, а потом проиграл его в карты на офицерской вечеринке.

— Вот это по-нашему, — похвалил бригадир и выщелкнул из пачки «Прибоя» две папироски, выказывая тем самым рассказчику свое уважение.

И теперь не только Славка, но и другие лагерники стали подначивать: «Давай, Цукан, трепани про войну».

Поначалу он честно рассказывал о боях в Сталинграде, о танкистской школе с вороватыми старшинами, но почувствовал, что теряет слушателей: это их не цепляет. «А немцев гусеницами давить приходилось?» — спрашивали его.

Попытался объяснить, что самоходная артиллерийская установка — это не танк, тут другая тактика боя. Но ему не то чтобы не верили, но относились к его объяснениям снисходительно, подкрепляя своим: «А вот мне дружок рассказывал, как они после боя с траков лохмотья окровавленных френчей да застрявшие кости лопатой счищали...»

Больше всего зекам хотелось услышать даже не какие-нибудь страшилки, а веселые небылицы. Поначалу Цукана это злило, а потом он понял, что в прокопченных бараках с промерзшими углами и цинготными плевками на дощатом полу мрачного и без того через край. Стал припоминать забавные случаи, расцвечивая их сладкими подробностями, которых, возможно, и не было. Но если это радовало слушателей, то почему бы и нет...… К тому же ему, глядишь, перепадала папироска, а уж место у печки — точно.

В апреле появились первые проталины, и сразу на южных склонах полезла зелень. Как только канатка замирала и возникал перекур, Аркадий цеплял всякую травку горстями, рвал голубичник, жесткую брусничную листву и жевал, жевал вместе с веточками, получая от этого долгожданное удовольствие и какое-то облегчение...

Осенью стали отправлять небольшие группы зеков за стлаником и брусникой, он напросился на этот промысел вместе со Славкой. В стланике попадались шишки, помельче кедровых, но с такими же сладкими ядрышками. Их можно было обменять на полпайки хлеба или съесть самому. Десны почти не кровоточили, появилось ощущение, что всё не так страшно, как казалось в первые колымские месяцы. По примеру одного древнего старожила барака он насобирал холщовый мешок брусничного листа, хорошо просушил, чтобы зимою заваривать. По этому поводу Колька Маркелов смеялся: вы, говорил, как зайцы, скоро кору да сено жрать будете. И отвар хвойный — горький, как хина, пить отказывался. А зря.

Поздней зимой Маркелов надкусил твердую горбушку и тут же заскулил по-собачьи. Сидит он, горбушку держит, а в ней два его зуба торчат... А по щекам фронтовика слезы. Запаниковал: «Братцы, что делать — жевать совсем не могу! Даже когда у фашистов сидел, такого не было...» Кинулся хвойный отвар хлебать, да поздно — к весне лишился половины зубов.

Летом стали отбирать бывших саперов для разведки на золото. Цукан первым вскинулся: «Возьмите меня!» Приврал, что разминированием занимался и с динамитом дело имел, хотя видел работу саперов лишь со стороны, во время разведпоиска. Но быстро сообразил, что работа предстоит вольная, за пределами лагеря, а это всегда лучше мутно-темной барачной жизни...

В «Дальстрое» за последние несколько лет добыча золота снизилась. Потому ускоренно и напряженно геологи искали новые залежи золотоносной руды. Они предварительно оконтурили участок в долине реки Хинике, в десяти километрах от рудника, где обнаружили выход на поверхность кварцевых пластов с небольшим содержанием золота. Требовалось бить шурфы на каменистых склонах, закладывать динамит и взрывать. Работа тяжелая, опасная: то шнур бикфордов отсырел, то оборвался. То вообще плохо горит, и не поймешь, рванет заряд или нет. Случалось, что поднялся в полный рост, чтоб перезарядить шнур, а тот опять зашипел, заискрил, задымил... Тут уж, как на фронте, не зевай, быстро падай в заранее откопанный «приямок» и после взрыва слушай свист каменных осколков...

Геологов было двое, оба из Ленинграда. Самарин Олег — молодой выпускник института. Второй — начальник партии Халков Иван Карлович, много старше, не по делу въедливый, вспыльчивый, но, по всему видать, недалекий, орать да приказывать любитель. Однажды рано утром он застал Аркадия на реке, когда тот устанавливал самодельные вентеря, и сразу начал громко выговаривать, что у их партии жесткий план, что в следующий раз он обязательно отправит нарушителя дисциплины обратно в лагерь... Прошедший войну Цукан стоял, как школьник, опустив голову. И ни возразить, ни пошутить, потому что какой может быть разговор с таким горлопаном?

Жили геологи в отдельной палатке, у каждого пистолет на боку, смотрят на «преступников» настороженно, осуждающе. И то сказать — нарушители советских законов. В особом отделе при управлении им не раз говорили, что зеки обычно стараются втереться в доверие, улыбаются, на жалость давят. А потом, не исключено, с такой же улыбочкой заточку меж ребер воткнут — и в побег. Поэтому строгость и еще раз строгость. Конечно, геологи знали, что взрывников отбирали особо, только из бывших фронтовиков. Но всё одно опасались и никому не доверяли, держали с заключенными официальную дистанцию.

Днем на каменистой осыпи Олег попал под завал, вывихнул ногу. Цукану пришлось на себе тащить его в лагерь вместе с инструментом. И вдобавок с образцами породы, которые тот отбил на скальном выступе, отшлифованном колымскими ветрами. От нижнего полога палатки Аркадий оторвал полоску брезента, умело стянул, как бинтом, лодыжку пострадавшего, привычно приговаривая, что до свадьбы заживет. Парень лежал, морщился от боли, а профессиональный сапер Семка подначивал: «Да у него и невесты-то небось нет...» Олег вскинулся: «Есть невеста!.. В Магадане, где наше геологоразведочное управление. Дочь хирурга из местной больницы... Мы бы поженились, да мама моя согласия не дает». Обида вместе с бисеринками пота проступила на его веснушчатом безусом лице. Цукан, придавив рвущийся наружу смех, чтоб не обидеть парня, стал расспрашивать о Ленинграде, родителях. Вспомнил, как сбежал из госпиталя по весне, а потом брел через весь город к площади Стачек, где стоял полк.

Олег приподнялся на локтях, сел удобнее:

— Так вы защищали Ленинград!

Такое неподдельное восхищение прорвалось в этом «защищали», что Цукан построжел, ответил серьезно, что участвовал в прорыве блокады на самоходной артиллерийской установке и был серьезно контужен.

Семка следом согнал с лица дурашливую улыбку и протяжно, со вздохом пробурчал:

— А меня под Вязьмой, когда двинулись в наступление, миной накрыло.

— И как же ты дальше?

— Как-как... Окружили... У нас армия целая, а ни продуктов, ни снарядов. Весной командарм застрелился. А мы по большей части в плен попали. Из лагеря я бежал. Да разве уйдешь далеко без еды, без обуви...

Больше сапер не стал ничего объяснять, отмахнулся от расспросов. Потому как, много раз рассказывая об этом, он утаивал, что в немецком штрафном лагере, где выжить было практически невозможно, вступил в Русскую освободительную армию. Правда, подался к Власову для виду, чтобы при случае сбежать было быстрее. Но, дурак, записался под своей фамилией и собственными данными. А списки власовцев позже оказались в НКВД. И одна радость, что не четвертак, а «всего» пятнадцать лет впаяли.

Вечером хлебали уху. В вентерь заползли два налима и несколько мелких усачей. Начальник партии сурово оглядел скудный стол и своего коллегу, с трудом примостившегося у костра.

— А ты чего здесь?

— Перестань, Иван Карлович! Аркадий вон Ленинград освобождал, ранен там был. Семен под Вязьмой воевал с немцами, пока мы блокаду в Свердловске пережидали.

— Подсаживайтесь, гражданин начальник. Ушица горячая.

У Халкова аж в животе забурчало от этих слов, но он пересилил позыв, на валежину у костра не сел. Молча развернулся, ушел к палатке. Олегово «пережидали» его явно зацепило. И ведь не докажешь теперь этому выпускнику, что бронь практически на всех профессиональных геологов наложили еще в сорок втором, причем строгую: оборонной промышленности позарез требовались никель, медь, свинец. А теперь вот золото давай да давай, в том числе, как говорят, на оплату зарубежных, в основном американских, закупок военной техники и много чего другого во время войны. Да и иных забот в восстанавливаемой стране прорва, потому «валютный цех» державы должен работать, как говорится, в три смены.

Обида на своего молодого коллегу у Ивана Карловича никак не проходила. В полутьме палатки он привычно открыл ножом банку тушенки, стал торопливо вытаскивать ложкой кусочки холодной говядины, вместо того чтобы разогреть банку на костре, как это делал обычно. После еды навалилась усталость, шея и кисти рук горели от комариных укусов. Надо было спуститься к реке, умыться чистейшей холодной водой, получше почистить порошком зубы. Но у него едва хватило сил стянуть сапоги, размотать липкие портянки, успокаивая себя: «Черт с ними, утром, утром...»

Раннее утро — самая благодатная пора, когда нет комара, звенит в камнях речушка и снова хочется жить и мечтать о новых необычайных открытиях золотоносных и никелевых руд. Тогда могут наградить орденом и никто не упрекнет, что Халков прятался за чужие спины...

Между тем от реки неторопливо шел заключенный со странной, похожей на немецкую, фамилией. Она напоминала слово «цугцванг». Халков неплохо играл в шахматы, знал это понятие, когда любой ход ведет к проигрышу.

— Опять рыбачить ходил?

— Нет. Поср... приспичило, — с нарочитой грубостью ответил Цукан.

Он едва сдерживался, чтобы не ляпнуть что-нибудь погрубее. Но тогда Халков точно отправит в лагерь с первой же оказией. А не хотелось. Комар, шурфовка и лазанье по сопкам страшили меньше, чем барачный мутняк, где постоянно кого-то трясли, унижали, давили. И делали это такие же зеки с негласного поощрения лагерного начальства.

Халкова смутили грубая прямота, откровенный вызов взрывника. Он прикидывал: обидеться или пропустить мимо ушей? Начальник лагерной спецчасти настойчиво рекомендовал докладывать ему о малейших нарушениях — тогда можно оперативно подобрать новых рабочих, пока имеющиеся не сядут на шею окончательно. А иначе, мол, хана. Но что-то всё же пошло в душе Ивана Карловича не по прежнему руслу, и он даже сам не ожидал, что ответит этому Цукану спокойно и лояльно:

— Да ничего... Рыбачьте, если не в рабочее время...

— Спасибо, гражданин начальник. Нам без приварка тяжело, — Аркадий вылепил на небритом лице что-то похожее на улыбку.

День за днем, и Халков практически перестал поучать и подгонять бывалых работяг. Однажды принес двух куропаток, которых подстрелил в распадке из пистолета. Кинул к костру:

— Я аж испугался, прямо из-под ног — фррр!.. Выводок целый. А вчера на сопку поднялся, смотрю: у реки медведь, припал к воде и хлебает, хлебает...

— И ведь не боится, — удивился Олег. — Взрывы грохочут, а ему всё одно.

— Они здесь к этому привычные и вообще смелые... Рядом с лагерем видели их не раз на кладбище. Мишки да мишки, а они и человека разорвут, не подавятся, и мертвецом не побрезгуют с голодухи, по весне особенно... — бывалым тоном продолжил Цукан.

— Завалить бы одного. Вот нажрались бы! Точно досыта... — размечтался Семен.

Халков скривил презрительную гримасу:

— Меня как-то раз угощали в Ягодном, в Якутии. Мясо жесткое и псиной приванивает. Да и без карабина его не уложить.

В сентябре участок отбили шурфами. По ночам закраины речки Хинике покрывались корочкой льда. Зато пошел гриб, подберезовики пекли и варили, объедались до дурноты. Потому что крупу и хлеб подъели. Из управления обещали прислать за скарбом трактор с волокушей и заодно подвезти продукты, да что-то разладилось у геологоразведки. И рыба в вентерь не шла, скатилась в низовья. Попадался только мелкий голец и усачи. Взрывных работ не вели. Геологи натаскали много образцов, отбирали, надписывали, слюнявя химический карандаш, горевали, что при таком малом содержании золота в породе премиальных им не видать.

Однажды на северном склоне двугорбой сопки Семка, собирая бруснику, обнаружил каменный пласт. Халков определил его как «залегание мощного рудного тела с вкраплениями золота». Отбитый кусок кварца радовал глаз узкой прослойкой — четко выраженной, желто-серой... Геологи радовались: можно смело докладывать об успешном выполнении поставленной задачи. А Семен с Аркадием загрустили. Зима на носу, нужно сворачивать обустроенный табор. Впереди опять замаячили лагерные вышки и крик: «Становись!»

Когда прибыл трактор с волокушей и продуктами, решили устроить прощальный ужин. Олег уговорил Халкова поделиться с заключенными остатками спирта, нажимая на то, что не везти ж его обратно. Сам он однажды хлебнул, а потом долго плевался, искренне удивляясь, как люди добровольно пьют такую гадость. Но ему хотелось отблагодарить бывалых работяг, недавних фронтовиков, особенно Семена. Он даже предположил: там, где обозначился рудный пласт, по весне начнут обустраивать шахту.

Помимо фляжки со спиртом Олег притащил несколько банок тушенки и рыбных консервов. Цукан еще в первые дни соорудил из жердей и лапника навес, небольшой столик из горбыля накрыл куском брезента. Здесь и уселись. Халков налил в алюминиевые кружки немного спирта. Встал, поднял тост за успех экспедиции... Цукан на секунду замялся, но тут же твердо произнес:

— Давайте первую…— за победу...

Халков не стал спорить, выпил, но его вновь кольнула укоризна тех, кто воевал и, надо не надо, выпячивает свою причастность к победе. Поэтому после второй не сдержался:

— Я себе бронь не выпрашивал. И у баб под одеялом не прятался. Я по горочкам на Северном Урале лазил. А вы их видали, пробовали? Победители... Без нашего никеля, марганца не было бы ваших танков с пушками в придачу... И победы не было бы!.. Однажды чуть не сдох, по осени в тайге без продуктов остался, хлеба куска дня три не было... В другой раз на Юрюзаньском водоразделе ползком выбирался, ноги обморозил. В больнице два пальца с гангреной оттяпали. Показать или так поверите?

Помолчали. Каждый пережевывал своё.

— Ладно... Давай, Иван Карлыч, за геологов. Мы ими тоже вроде как стали... — негромко предложил Аркадий.

Халков кивнул, с тяжелым вздохом разлил остатки спирта. «И чего так заносит меня? Ведь нормальные мужики, работали без понуканий, ничего не просили...» — думал он. И так расчувствовался после тоста за геологов, что пообещал написать рапорт на имя начальника лагеря, где отметит добросовестных рабочих-взрывников и их примерное поведение.

В бараке Цукан раздал полпачки «Беломора» зекам своей бригады с легкостью, как привык это делать на фронте, где каждый день мог стать последним. Остальные отдал бригадиру Замкову.

Мелкий зек по кличке Разок, шестеривший у татар, прицепился к Цукану:

— Эй, взрывник, динамит принес?.. А то шухернуть дюже хочется.

— Дурак, что ли, через вахту со взрывчаткой переться!

— А ты б к яйцам привязал, а детонатор в яблочко вставил...

— В свою вставляй, у тебя там просторно...

Разок решил заточкой пугнуть, но не на того напал. Поднакопив на вольных харчах силенок, Цукан в момент сшиб «шестерку», да так, что казанские, зыркнув, даже не поднялись заступиться. Лишь один для форса просипел, мол, не борзей.

Папиросы и консервы дал Аркадию Олег с немого согласия Халкова. Пронести удалось лишь одну банку тушенки, вторую пришлось отдать «в подарок» начальнику вахты. Съели тушенку втроем. Банку изнутри Славка вылизал до блеска, приговаривая, что никогда не ел такой вкусной говядины. «А ел ли ты вообще в своем детдоме мяса досыта?» — подумал Цукан. В свои двадцать семь он ощущал себя мужиком лет сорока, достаточно пожившим и повидавшим на белом свете...

Славка только с виду пацан, но в чем-то иному мужику не уступит, а то и фору даст. Все расползлись по нарам, а он мастерит светильник из консервной банки, пропиливает плоским напильником лепестки, закручивает их в обратную сторону. Развальцовывает в донышке отверстие под электрошнур. Прикидывает, что хорошо бы пристроить светильник в лазарет в обмен на хорошую мазь от гнойных ран. Он всё время забывает ее название, а Маркелов подсказывает: «Вишневского». И тут же, не удержавшись, выговаривает Цукану, что тот за просто так раздал зекам папиросы.

Аркадия снова просят трепануть про войну, но ему не хочется. Нет настроения, кисло на сердце. Но если желает послушать бригадир, то отказывать нельзя. И он с наигранной веселостью начинает рассказывать, как напросился в разведпоиск:

— Слыхал я, что дело трудное, опасное, но хотелось мне медальку получить да и фашиста хоть одного завалить собственными руками. Группу нашу готовил командир разведбата майор Шуляков, толковый офицер, дерзкий. Он перед начальством не прогибался, всегда марку держал, разведчиков в обиду не давал. На меня поначалу косился, мол, хлопец со стороны, залетный. А когда убедился, что я хоть и мелковат, но силенка имеется и глазомер развит по шоферскому моему навыку, то перестал бычиться.

Как чуть стемнело, выползли мы на передовой рубеж. Долго лежали, осматривались. А сапер наш впереди всех, носом землю бороздит, проход обеспечивает. Следом командир группы Жарьков. В метре от него я, потом еще двое опытных разведчиков, а замыкающим сержант Дудкин, весельчак и балагур, мы с ним даже успели хохлацкую песню разучить на два голоса.

Проход в минном заграждении получился без сучка и задоринки, жалко вешки нельзя было выставить. Немцы постреливают периодически, но не прицельно, а так, для острастки. Ракеты специальные осветительные пускают. «Фонари» долго висят, на парашютиках спускаются, а мы ничком лежим, словно трупы. Только сердчишко в груди тарабанит на повышенных оборотах... План был простой, проверенный. Обойти с тыла передовой пост, осмотреться. Потом одного, желательно командира, Жарьков глушит и вяжет, остальных в ножи, чтобы без шума.

Лично мне поручили прикрывать отход, если стрелять начнут, а в рукопашку не ввязываться. Слышу, возня пошла. Стоны, хрипы и вдруг вопль: «Ахтунг!» Тут же франкирующая пальба. «Помогай давай!» — кричит Жарьков. Вижу, оседлал он немца, унтер-офицера, как барана. Фриц здоровущий оказался. Когда Жарьков рот ему зажимал, тот, сука, ладонь ему прокусил и заорал... Выволокли его из траншеи вдвоем. А он не идет, валится. Пока с ним возились, немцы нам пути отступления перекрыли и лупят из автоматов. С правого фланга пулемет шмаляет без остановки. Дудкин две гранаты туда долбанул, и пошли мы на прорыв. Пленного унтера свои же и подстрелили, а Дудкина МГ-4 пополам перерубил. Страшная, я вам скажу, машина, пулемет этот. Жалко сержанта, но что сделаешь...

Сразу за передовым ротным постом заросший осокой овраг, мы его обдозорили в стереотрубу, когда к поиску готовились. Бросились туда. Там болотная жижа по яйца почти. Немцы по нам с двух сторон лупят, а мы, как караси, в ил закопались, только морды наружу. Немцы шлепают по грязи совсем близко, ругаются. Кочки-бугорочки обстреливают из автоматов. Разведчику нашему пуля в шею попала, а он, герой, даже не ойкнул. Иначе всем бы конец. Несколько гранат немцы кинули, но эффект на болоте от них небольшой. Стихло. От холода руки-ноги немеют, но лежим молча, выжидаем. А потом низинкой, низинкой, где на карачках, где ползком, чтоб на мины не налететь. Одну Жарьков обезвредил, на одну я пузом налёг и думал — хана, но почему-то взрыватель не сработал: может, грязь помогла, механизм отсырел. К утру выбрались к нашему передовому охранению, грязные как черти. Меня потом сутки озноб бил, думал, конец, помру от лихоманки.

Капитана Жарькова случайно встретил у штаба. Он ко мне сразу с предложением: «Мы очередной разведпоиск готовим. Пойдешь?» — «Рад бы помочь, — говорю, — да простудился, лихорадка...» — «Ладно, не напрягайся. Я пошутил», — отвечает капитан. А мне стыдно признаться, что первый разведпоиск накормил досыта, что жить хочется... Таких, как Жарьков, не только в нашей дивизии, но на всем Прибалтийском фронте больше не было, это и комдив подтверждал много раз. Больше десятка языков Жарьков добыл, пока мы к Германии пробивались. А уж в Неметчине они сами начали сдаваться. Разведчики их по нескольку человек за раз приводили. Чаще всего пожилых, по пять-шесть лет отвоевавших незнамо за что...

— А ты, баран, за что пластался! — вскинулся с лежака молодой татарин. — Ни наград, ни денег. Хавай баланду и не пупырься!

— Осади-ка, Анварчик! — раздался хрипловатый голос бригадира горнопроходчиков Замкова. Спокойно и рассудительно он стал рассказывать про авторитетного вора Циркача, который воевал со своими жиганами в батальоне у Рокоссовского. Их черными ватниками немцы прозвали. Навели шороху. Странно было слышать такое в полутемном бараке, а не на плацу или в клубе, украшенном транспарантами:

— Цари и вожди меняются. И вся их обслуга... А родина, как и мать, одна-единственная... Потому и воевали наши разбойнички отчаянно. И здесь продолжают воевать с лагерным беспределом...

Замков молча оглядел всех сидельцев, приблатненного Анвара, группку татар, державших верх в бараке, но никто возразить не решился.

Подступала весна 1951 года. По помрачневшим лицам бригадиров и усилению лагерной охраны зеки поняли, что руднику прислали очередную «подвеску» — повысили план по добыче золота...

Были и другие новости. Расконвоированным «лотошникам» разрешили обменивать золото на табак и спирт. Геологи Халков и Самарин за открытие нового золоторудного месторождения получили премиальные — пятнадцать тысяч рублей...

Страницы:    1    2    3    читать далее