Юрий ОКУНЕВ
«Нельзя в бессмертье сомневаться...»

Отец
1

Особенно горька обида в детстве,
Когда за чрезмерные дерзанья
Одним из неприятнейших последствий
Отцовское приходит наказанье.

И редких обжигающих пощечин
Я собираю жар, как драгоценность.
Где рук твоих тепло? Томит и точит
Такая неприкосновенность.

Не то в тебе я вспомнил. В летний вечер
Запущенной аллеей шли. Молчалось.
Вот кто-то нами был вдали замечен.
Такая женщина нам повстречалась,

Что мне пришлось от обаянья взгляда
Потерянно, смущенно отвернуться.
Отец, заметив робость и досаду,
Заговорил. Не слово сластолюбца

Звучало мальчику. О человеке,
О женщине, о красоте, о чувстве
Вел разговор, отыскивая некие
Скупые признаки моих предчувствий.

...Отец, ты нежный, вкрадчивый, угрюмый.
Но времени ветра мне память кренят...
Об этом даже страшно и подумать...
Пусть лучше эту мысль потопит время...

2

Откуда-то приехавший, устало
Он в комнату заходит.
И неслышно
Снимает осторожно одеяло.
Я пробуждение считаю лишним
И притворяюсь спящим.
Но притворство,
Как смех запрятанный, недолго вытрясть.
На то и сердце у отца не черство,
Чтоб тонко понимать любую хитрость.
Каким он был? Веселым иль угрюмым?
Общительным с людьми иль нелюдимым?
Об этом можно спорить, можно думать...
Бесспорно лишь одно:
Он был любимым!

1939—1949

Строки из Берлина
Бьет московского салюта
Ввысь прибой.
Знать хочу я в ту минуту:
Что с тобой?
Женские глаза иные
В этот миг —
Это только позывные
Глаз твоих.
Сколько горя я изведал,
Сколько зла,
Чтоб смеяться в день победы
Ты смогла.

1945

В Сталинграде
Кто в городе разрушенном не жил,
Тому волненье это незнакомо.
Пусть скажет сталинградский старожил,
Что значит для него рожденье дома.

Пусть это клуб иль школа — все равно
Земное счастье ощутит он резко,
Когда заметит новое окно,
Увидит стекла, чистые до блеска.

И в этом чувстве скрыта правда правд.
Людей в беде выносливых, упрямых
Не живописный радует ландшафт,
А просто стекла, вставленные в рамах.
Они глядят, дыханье затая,
И от окна не могут оторваться:
Нашла очаг еще одна семья,
А эта мысль важна для сталинградца.

Он аромат поэзии нашел
Не в грустном одиночестве березки,
А в терпком запахе древесных смол,
Когда он смешан с запахом известки.

Он каменщик, прораб иль бригадир,
За сроки бьется, сокращает числа,
И в этой битве видит целый мир,
Исполненный возвышенного смысла.

С утра его приедут земляки,
Чтоб в новый светлый дом переселиться,
По-братски каждому из них близки
Строителей обветренные лица.

А воздух утренний и чист и свеж,
Волненье это жителям знакомо.
Как с боем отвоеванный рубеж
Встречает Сталинград рожденье дома.

* * *
Мать жива… И хоть ты составитель законов,
И мудрец, и имеешь семь пядей во лбу,
Как ни важничай, — все же ты в чем-то ребенок,
Хоть устал и немало пронес на горбу.
Мать жива… Будь ты славой овеянный классик,
Повидавший немало, сутулый, седой,
У тебя еще все-таки детство в запасе.
Мать жива… Ты мальчишкой к ней мчишься с бедой.
Пусть неграмотна даже, а ты академик,
Как ни умничай ты и душой ни криви,
Никакая наука тебе не заменит
То, что подлинно знает лишь мать о любви.
Мать скончалась… И жизни прошла половина.
Поздно ль, рано ль ты этот рубеж пересек,
Только в звании осиротевшего сына —
Окончательно взрослый ты стал человек.
Вот где детство с тобой навсегда распрощалось.
Коль придется хлебнуть от обиды иль зла,
Ни друзей и ни женщин не примешь ты жалость,
Та, что право имела жалеть, — умерла…

* * *
                                                  Вадиму Шефнеру

На станции безвестной за Тюменью,
Когда всего лишь три часа утра,
Спросонок слышится, как откровенье,
Нам женский голос. Сколько в нем добра!
Лежим себе на полках, словно дети,
Завернутые с головы до пят,
И думаем: на всем на белом свете
Мужчины дремлют, женщины — не спят.

Для нас — разинь — тот голос как водитель.
Звучит предупреждение сквозь ночь:
— Не опоздайте! Не переходите! —
Пытается нам женщина помочь.

На всех мужских дорогах беспризорных,
Над пропастью, над омутом гульбы
Свой голос подключает, словно тормоз,
Она — диспетчер, верный страж судьбы.

Задремлем мы в колесном перестуке,
Не слышно нам, не видно за пургой,
Как женщина, как будто из рук в руки,
Передает нас женщине другой.

1965

* * *
Что бессмертье
подразумевает,
Это лишь через столетья
выяснится:
Вся Венеция стоит на сваях.
Из чего они?
Из енисейской лиственницы.
И не пять веков стоит —
пятнадцать,
Потому я утверждать
берусь,
Что нельзя в бессмертье
сомневаться,
Если в основанье этом —
Русь!