При жизни Александр Евгеньевич КОЛЛЬ (1933—2001) выпустил всего две отдельные книги. Правда,
в сборники «День необратимый» (1989) и «Печальная прозрачность» (1997)  вошло около 500 талантливо
и своеобычно написанных стихотворений, что позволяет говорить о заметном творческом  наследии этого поэта. Приехав в начале 60-х в Волгоград из Москвы, Александр Колль много лет работал на областном радио, став заслуженным работником культуры и кавалером ордена «Знак Почета».
В последние годы трудился в Нижне-Волжском книжном издательстве, готовя к печати детско-юношескую литературу. В этом году Александру Евгеньевичу исполнилось бы 85. О его человеческих и профессиональных качествах помнят товарищи по перу, а стихи ценят истинные любители поэзии.

Владимир МАВРОДИЕВ

Александр КОЛЛЬ

«Ласточка, закройщица небес…»

Душа

Слепящий очи блеск.
Спина воды гладка.
Я проживу и без
куска или глотка.

Печаль пчелиных сот.
Нагих пространств зудёж.
Отказываюсь от
всех культовых одёж.

Воздвигнут высотой
и весь в беде сплошной,
я обойдусь одной
не смертною душой.

Не зря я в бездны лез —
чтоб век, а не пока,
она ходила без
понуки и пинка,

чтоб ей не в дом, а от,
без тела и услад.
Я не пойду в отход:
на сытый сбой, на спад.

И, бедами садним,
взлечу, необорим, —
мне любо и с одним
крылом любви больным.

1993

* * *

Мою страну прикроет снежной шапкой,
тепло ей станет, тихо и бело,
она стрелу прочертит веткой шаткой,
просунет в дверь гусиное перо.
А ты, карга безгубая, не шамкай —
оей стране бессмертиться взбрело!

Моя страна проснётся в шапке зимней,
что и в ночи не снимешь, коли спишь.
Придёт декабрь, и славно будет с ним ей,
и тут она, уткнувшаяся в тишь,
объявится ясней, необъяснимей…
Но если любишь — любишь если, слышь!  —
то вместе с ней без видимых усилий
необъяснимость эту объяснишь.

1993

* * *

Земли чудные, — ах, ростовщицы! —
под залог, под проценты, под мышки, —
ну зачем вы меня растащили
по кускам, по частям, понаслышке?

Слух мой вслушался в гнев Ниагары,
глаз дивуется диву Египта,
ноги чуют Стамбул под ногами,
глыба Анд надо мною — эгида.

Складки в Альпах мне сладки, по вкусу.
Ни предательства тут, ни накладки.
Сплю в Гренаде, бреду по Нукусу.
По частям, по кускам, понаглядке...

Лишь душа моя, ты, как ни странно,
в чудном, долгом застое кондова,
зацепившись за иву, — застряла
в междуречии Волги и Дона.

1995

* * *

Ко мне во сне придёт Матерь Божия,
пронзённо душу высмотрит на свет.
— Живи, сынок, — обмолвится. На большее
мне и во сне рассчитывать не след.

Ни одеяний белых, ни сияния —
в пальто «мышином» (помню: покупал),
и для неё в сыновнем высшем сане я,
и тень мольбы и зова по губам:

«Не лезь на ветер!..» — в августе ли, в марте ли.
И будет становиться всё земней,
пока насквозь не примет облик матери,
ушедшей к Богу матери моей.

1992, 1993

* * *

Такие странные исканья!
Идти, вытаскивая дух
из вещи, дерева, из камня,
огня — покуда не потух.

Брести, высматривая душу
в явленьях, в пальцах повитух, —
пока не сдам, пока не струшу,
пока и сам — душа и дух.

Пока внутри — морей плесканье!
Пока... Из камня!.. Бить!.. Дробить!..
Пока — в живых. Пока — в исканье:
приметить душу, дух добыть.

1995

* * *

Ведёт себя пространство независимо,
свободомысленно живёт в пространстве облако,
и кредо чести лестью не зализано,
и, в нищете влачась, не знает волока.

Свобода духа! По дороге жизненной
проволочём её крестом, поправшим помости,
а там уж ей, в уюте не засиженной,
за той дорогой, — быть и вовсе в вольности.

1995

* * *

Перевернулась душа моя, чувствую.
Вроде на месте, а перевернулась,
рёвом парит, опрокинутым в лунность,
усталью сдвинута, усталью.
Я её муку безгласную, устную —
чувствую, чувствую… Чувствую!

Перевернулась. Ушли её, вечные,
переместились, а всё непокорны:
веточки — в небо вплетённые корни,
корни — в земле распростёртые веточки,
лично за всё в этом древе ответчики —
вечные, вечные. Вечные.

1996

Ласточка

Я слыл земным и, помнится, не лез
к пересеченью параллельных линий.
А ласточка, закройщица небес,
кроит, кроит, кроит лоскутик синий.

Скрои мне вечность, ласточка, отмерь
на свой аршин бессрочности под завязь.
Я, временный поверенный, на дверь —
на Дверь Высот, как вор на Тверь, позарюсь…

Изъела душу низкая тоска.
И чтоб с земли на землю не скатиться,
закройщица из Синего Торжка,
дай неземного ситца и сатинца!

Там, где течёт Предвечная Тверца,
где мне лоскут по росту обрезали,
родительские лица в честь Творца
пресветлыми сияют образами.

И не бузят в заоблачной Твери
обозные, обузные базары.
Закройщица безмерья, отвори! —
и образ воли вынь за образами.

И грубому житейскому сукну
я разорву мережку о колени,
и своеволье линий разомкну,
пускай бегут как дети, параллельны.

Забытым счастьем быту отомщу:
покорно не пущусь вослед за бытом.
А ласточку — в закрои отпущу.
А выкройку — оставлю следопытам.

1993