Петр Григорьевич Решетов, родитель мой, появился на свет за год до Первой мировой на Дону, в хуторе Зимовейском, который существует и поныне на землях Иловлинского района, неподалёку от станицы Трёхостровской. Рано оставшись круглым сиротой (отец не вернулся с империалистической, а мама умерла от тифа), Петр вместе с братом Сашей и сестрой Таей рос в доме бабушки Матрёны. Пожилая казачка одна тянула немалое хозяйство: мужа Игната убило молнией, когда он ехал на быках в грозу по степи. В Гражданскую семья тоже сполна хлебнула лиха...

Казалось, тяжкие жизненные обстоятельства помешают младшему из Решетовых получить полноценное образование, но Петя с хорошими оценками заканчивает хуторскую начальную, бывшую приходскую, школу, думает учиться дальше. К несчастью, беда продолжала приходить в сирот-ский дом: внезапно умирает Саша, старший во всех отношениях...

Чтобы выжить в лихие и голодные годы, Петр с сестрой вступают в недавно организованный колхоз, где подростку на первых порах поручают помогать обихаживать десять пар быков... «Крутить хвосты», конечно, кому-то нужно, но Петр мечтает о большем. Потому ходит за четыре километра в соседний хутор, в так называемую «школу переростков» — семилетку, организованную для тех, кто ранее, в трудные годы, не мог по разным причинам учиться вместе со своими ровесниками. Со временем ему доверяют должность бригадного учётчика, он даже подменяет при необходимости преподавателя в той самой школе переростков, которую успешно окончил.

По, поздним уже, рассказам отца, трудиться в те годы он старался добросовестно, не теряя главного: честности и сердечности по отношению к людям, которые этого заслуживали. И одновременно на дух не переносил всякое кумовство, стяжательство, отлынивание под разными предлогами от насущных для коллектива дел. Потому и избирали его земляки секретарём сельского и поселкового Советов.

Зинаида Георгиевна и Петр Григорьевич Решетовы. 1941 г.

Осенью 1932-го на широкой волне индустриализации отец перебирается в промышленный Сталинград, поступает в двухгодичное фабрично-заводское училище, где с интересом овладевает мало знакомой тогда для сельчанина профессией сварщика, больше года трудится в цехах завода «Красный Октябрь». Через три года его призывают по спецнабору в Дальневосточный военный округ. Служил Петр Решетов сапёром в 32-м отдельном инженерном батальоне, который участвовал в боях с японцами у озера Хасан.

В декабре 1938-го отец был демобилизован в запас в звании старшего сержанта. Возвратившись в Сталинград, он поступает на вечерние курсы бухгалтеров, а днём работает секретарём в редакции газеты «Сталинградская правда». Где и знакомится со своей будущей женой Зинаидой Георгиевной Ломовой, которая к тому времени трудилась здесь уже пять лет, сначала в отделе писем, затем в редакционной бухгалтерии. Вскоре они стали мужем и женой, в молодой семье рождаются, одна за другой, две дочери: Нина и Людмила.

В самом конце тридцатых Сталинградский горком комсомола рекомендовал отца на работу в милицию. Папа даже не знал почему. Скорее всего, сыграло роль сиротское, бедняцкое положение с первых лет жизни, что считалось в те годы важным и надёжным в «классовом» отношении. Без возражений приняв комсомольскую путёвку, отец всё же считал, что «в органах» не задержится. Но оказалось, что связал с ними жизнь на долгие годы. Приняли Петра Решетова в грозный для ворюг и мошенников ОБХСС  — отдел по борьбе со спекуляцией и хищениями социалистической собственности.

Незадолго до начала Великой Отечественной отцу присвоили звание лейтенанта милиции. Вскоре наша семья получила комнату в большом доме по улице Козловской в Ворошиловском районе. Жизнь налаживалась, Сталинград строился, зеленел парками, синел Волгой, был полон гудками заводов и пароходов, детскими голосами и перезвонами трамваев. Но буквально в один день, даже час, всё словно остановилось, перевернулось, пошло в иную сторону...

Поначалу сталинградцам и приезжим казалось, что война где-то очень далеко и непосредственно до Сталинграда не дойдёт. Отец моего будущего мужа, Юрий Григорьевич Врублевский, проживавший в то время в Архангельске, с началом войны отправил жену с двумя малолетними сыновьями на Волгу, рассчитывая, что в южном Сталинграде его семья будет в относительной безопасности. Если бы так... В августе сорок второго, перед самым началом массированных бомбардировок его близким удалось вы-браться из города. К сожалению, покинули в тот момент Сталинград далеко не все мирные жители...

С начала лета сорок второго город, по воспоминаниям мамы, менялся на глазах. Кроме медицинских учреждений, госпиталями становились школы, техникумы, клубы, общежития, другие подходящие здания. Днем и ночью с фронта поступали раненые — санитарными поездами, машинами, пароходами.

А сколько сотен тысяч кубов земли перелопатили наши женщины, школьники и студенты! Строили оборонительные сооружения, рыли противотанковые рвы, устанавливали другие заграждения на подступах к родному городу, возводили баррикады в самом Сталинграде. На этих рубежах трудилась и моя родная тётя — Мария Георгиевна Ширшова. Она вернулась домой в субботу, 22 августа, на выходной, перед самой первой страшной бомбежкой. С её помощью мы успели укрыться в надёжном бомбоубежище завода безалкогольных напитков, где она работала до Сталинградской битвы.

23 августа в четыре часа дня на город обрушилась первая лавина чёрных фашистских бомбардировщиков. Затем ещё и ещё... О том горящем августе написаны тысячи воспоминаний, а нам, кто пошёл в школу в первые послевоенные годы, об этом рассказывали родители и учителя. Как рвали бомбы улицы и площади, стены домов и крыши, как страшно выгорал деревянный частный сектор, как пылала нефтью, мазутом и керосином Волга...

Так продолжалось несколько дней. Услышав адов вой, люди бежали к реке, прятались в оврагах. Наш белоликий городской центр, наши знаменитые заводы обращались в развалины, поглощались беспощадным огнём... Рассказывали об этом родители и тётя всегда как о большом личном горе.

Как вспоминал отец, из работников милиции и других подразделений, относящихся к наркомату внутренних дел, был оперативно организован истребительный батальон, в состав которого включили и его. Бойцы находились на казарменном положении, но поначалу имели возможность увидеться со своими семьями.

Ещё до катастрофических августовских бомбёжек отец, с приближением фронта к городу, предлагал маме эвакуироваться с нами на пароходе «Иосиф Сталин» в верховье, подальше от Сталинграда. Но мама отказалась: «Я без Марии не поеду». Пускаться в такой путь без сестры она не решалась, ведь мне было только два, а Люде и вовсе годик. Позже отец узнал, что пароход «Иосиф Сталин» был разбомблен и сожжён. Когда, уже после первых массированных налётов, папа смог как-то добраться до нашего дома, то увидел дымящиеся руины, среди которых нашёл несколько семейных фотографий... Всё указывало на то, что мы, скорее всего, погибли. Вместе со многими тысячами жертв того чёрного августа...

Дальнейшее повествование построено в основном на воспоминаниях отца и его командира. Их мемуары были опубликованы в книге «Так сражались чекисты», вышедшей в нашем волгоградском издательстве.

...Когда наши войска после прорыва противника на Дону вели бои на дальних, а затем и на ближних подступах к городу, в отдельных районах, куда просачивались группы фашистских автоматчиков, а порой и целые подразделения,  в бой с ними вступали истребительные батальоны и рабочие отряды. Главным образом для того, чтобы не допустить противника к продолжавшим работать даже в таких условиях заводам и переправам через Волгу.

Истребительным батальоном Сталинградского управления наркомата внутренних дел командовал полковник И. Т. Петраков. Вооружённый тремя ручными и одним станковым пулемётами, а также десятком автоматов, батальон в критические минуты боев за центр города участвовал в обороне площади имени 9 Января (ныне им. Ленина), нанося существенные удары по наступающему противнику. В это время части 10-й дивизии НКВД бились с фашистами за центральные улицы, прикладывая все усилия, чтобы отстоять здание вокзала и всю станцию Сталинград-1.

Любой ценой надо было удерживать и Центральную переправу. Ибо уже на подходе были полки дивизии Родимцева. Близ переправы также действовала милицейская группа под командованием Петракова и Ромашкова, куда входил и мой отец.

Фашисты бросили на город штурмовые батальоны, имевшие опыт боев в городских условиях. Наши учились по ходу дела. О накале противостояния, как говорится лицом к лицу, свидетельствуют, например, воспоминания немецкого генерала Ганса Дёрра из его книги «Поход на Сталинград»: «...в середине сентября 1942 года важнейшая часть Сталинграда с паромной переправой находилась в руках русских... За каждый дом, цех, водонапорную башню, железнодорожную насыпь, стену, подвал и, наконец, за каждую кучу развалин велась ожесточенная борьба. Расстояние между нашими войсками и противником было предельно малым».

10 сентября Центральную переправу в очередной раз атаковал десант фашистских автоматчиков. Отразил этот натиск в основном отряд, в рядах которого воевал лейтенант Решетов.

«Наш штаб, — вспоминал отец, — вначале располагался почти напротив пристани, в штольне, которая была прорыта в восьмидесятиметровой «стене» правого берега Волги, под Дом областной милиции (примерно территория, где ныне установлен памятник маршалу В. И. Чуйкову). Возглавлял штаб начальник областного управления внутренних дел генерал Н. В. Бирюков. Из штольни уходили на задание, сюда возвращались доложить обстановку. Наверху находились развалины пивзавода и недостроенного госбанка. Немцы заняли эти позиции и вели прицельный огонь по переправе.

Бои в Сталинграде шли не только днём, частенько не умолкали и ночью. В первой декаде сентября, в очень тяжёлый момент, немцы сумели захватить железнодорожный вокзал, а часть их пробралась к домам специалистов, это «в головах» нашего подземного штаба. Израсходовав весь боезапас, мы вынуждены были отступить к самому берегу Волги. В это время четырнадцать бойцов во главе с капитаном Ефимовым Владимиром Ивановичем, начальником ОБХСС, обороняли центральную пристань. Совместно нам удалось отбить и эту попытку немцев смять переправу».

Но вражий натиск продолжался, до высадки дивизии Родимцева на правый берег оставалась еще пара дней, дивизия уже совершала стремительный марш по Заволжью от Николаевска к Краснослободску. И вот в самый, пожалуй, критический момент правый берег стал наконец преображаться. С громадной баржи, которую притащил трудяга-буксир, по сходням сбегали солдаты, у каждого, на плече или на спине, то ящик с патронами или минами, то пулемет, то ствол или плита миномёта... Несколько солдат толкали вверх по извозу пушку. Множество крупных лодок, максимально загруженных пехотинцами, покачивались, кружились на воде или уже стояли порожними, крепко уткнувшись в береговую гальку, глину и песок.

Прибывшие на лодках и даже на плотах торопясь спрыгивали на берег, часто прямо в воду. Так собирались группы бойцов, роты, батальоны. Им давали проводников из сотрудников милиции, и они отправлялись к вокзалу станции Сталинград-1, домам специалистов, площади имени 9 Января, к Долгому оврагу «на Балканах», метизному заводу, Мамаеву кургану...

Среди этих бойцов был и камышанин Анатолий Мешков, который в составе дивизии Родимцева в тот памятный для отца день был переправлен на бронекатере в Сталинград. Возможно, что именно лейтенант Решетов сопровождал Мешкова и его товарищей в район домов специалистов (ныне примерно территория близ памятника погибшим мирным жителям Сталинграда, между улицами Чуйкова и Советской), где двадцатилетнего бойца тяжело ранило. Самому Мешкову милиционеры запомнились лишь тем, что «были они в крагах».

Анатолий Георгиевич Мешков, к счастью, жив, известному в Камышине ветерану в год 75-летия Сталинградской победы исполнилось девяносто пять.

Из воспоминаний отца: «Вскоре меня направили в распоряжение начальника Краснооктябрьского 4-го отделения милиции капитана Лёвина. Штаб его находился в подвале возле Банного оврага. Здесь было разрушено небольшое предприятие по производству синьки, а подвал, перекрытый бетонными плитами, уцелел. Нам поставили задачу сопровождать раненых до Волги и там же встречать прибывавшее ночью с левого берега пополнение, так как мы хорошо знали окрестности и безошибочно ориентировались среди тёмных развалин. Прибывших бойцов мы отводили к позициям переднего края. Так продолжалось почти ежедневно и еженощно до ледостава, да и зимой подобные операции не прекращались почти до самого февраля».

А что же стало с нами?

По рассказам мамы и тёти Маруси, ту часть города, где мы прятались в бомбоубежище, захватили фашисты, нас оттуда выкинули и вместе с сотнями других мирных жителей погнали по известной печальной дороге  — на Белую Калитву... После тяжких путей-дорог тётя Маруся оказалась в Германии, прошла несколько концлагерей, вернулась в Сталинград только в сорок пятом. А мы с мамой и сестрой попали на Украину, в село Решетиловка под Полтавой, где всеми «перемещенными» лицами распоряжался назначенный оккупантами староста из местных.

Этот староста направил нас в небольшую хату, хозяевами которой были престарелая женщина и ее сын-инвалид. Маму в первый же день оформили на работу. С тем, что на её руках были два малых ребенка, не посчитались. Да и как в ином случае мы бы кормились? Трудилась мама в поле, в её отсутствие хозяева согласились приглядывать за нами, относились к беженцам сдержанно, общались с нами только по-украински, может, и не знали русского. Мы с сестрой быстро стали понимать украинский язык, а я, трехгодовалая, даже разговаривать на нём научилась немного.

 Освобождение нашими войсками Украины дошло, к счастью, и до Решетиловки, мама пережила с нами ещё один бой... Смутно, но помню рёв скотины, треск немецких мотоциклов, отрывистую непонятную речь... Мы прятались в кукурузе, и мама молила Бога, чтобы нас не покалечило. Пережили и это...

Вскоре мы смогли уехать на товарняке в Сталинград, где, к радости, разыскали нашего папу, живого и невредимого...

Еще одна страница жизни отца и всей нашей семьи. После Сталинградской победы лейтенант, а затем капитан Решетов оставался на сложной военной, а потом и не менее сложной мирной милицейской службе в нашем городе еще пять лет. Служил бы и дальше, но в советской Средней Азии в 1948 году случилась большая беда — Ашхабадское землетрясение. Погибли тысячи людей, столица Туркмении была разрушена до основания.

На помощь пострадавшим пришла вся страна: десятки строительных организаций, добровольцы и прибывшие по оргнабору, воинские соединения, медицинские учреждения, милицейские отряды, комсомольцы. Направили в зону бедствия и отца, несколько месяцев он работал непосредственно в Ашхабаде, затем ему предложили продолжить службу в городе Мары, куда он вызвал из Сталинграда семью.

В Марах мы прожили три года, папа занимал должность заместителя начальника управления внутренних дел, мама начала работать бухгалтером, мы с Людой учились в школе, здесь родился наш брат Володя. В Сталинград вернулись в пятьдесят первом, но ненадолго...

В тот год в наших краях набирало темпы воистину великое строительство — Волго-Донской канал. Туда и направили отца, ибо «спецконтингента» на этом строительстве имелось много, надо было организовывать труд и быт заключённых, поддерживать общий порядок и законность, предот-вращать или расследовать правонарушения и преступления. Народ на стройке и вокруг неё был разный...

Так мы попали в Светлый Яр. Думали, что на время, но оказалось, что для родителей — на всю их жизнь. Для мамы — такую короткую, она прожила всего сорок восемь...

А ветеран Великой Отечественной, всегда считавший главной своей боевой наградой медаль «За оборону Сталинграда», Петр Григорьевич Решетов дожил, донёс свою ратную память до нового века.

Казак, волжанин, отец...

Нина ВРУБЛЕВСКАЯ

Одна из фотографий, найденных Петром Решетовым 24 августа 1942 года на развалинах дома, где жила его семья. Это дочь Нина.